ВСПОМИНАЯ СТРАШНУЮ ЗИМУ…

И. В. Бурштейн

Очень трудно вспоминать о войне, о блокаде, это для молодого поколения - далекая история, а для нас - жизнь. Так много трудного, тяжелого, а порой и трагического пришлось пережить моему поколению, а еще больше досталось нашим родителям.

Прошло уже так много лет, а некоторые события, картины до сих пор проходят перед глазами.

Я очень хорошо помню то воскресенье, когда была объявлена война. Вдруг среди ясного, солнечного июньского дня стало страшно и тревожно, когда по радио выступал В. М. Молотов, хотя, конечно, никто и не предполагал, что война затянется на целых четыре года, что огромная территория нашей страны окажется оккупирована немцами, а наш город будет целых девятьсот дней находиться в суровой блокаде.

Сколько потерь! Сколько утрат!

Когда я смотрю на фотографию детей дома, где я жила до и во время войны (дом № 53 по 12 линии на Васильевском), то всегда вспоминаю, что две трети этих детей погибли от голода и холода в страшную зиму 1941/42 года.

А фотография была сделана за год до войны. Все знают, что зима в том году была лютая, а голод страшный, нестерпимый, но одно дело это знать, а другое дело жить в этом ужасе блокады.

Я хорошо помню, как моя мама взяла меня и моего двоюродного брата, который был на год старше, и повела нас к бабушке и дедушке, которые жили на улице Бабушкина. Мы шли через замерзший, блокадный город. Мы шли, чтобы проведать их, ведь иной возможности узнать о них у нас не было. Трамваи и автобусы не ходили, и мы шли пешком. Вот тогда я и увидела мой родной город. Ни один роман, ни один фильм, ни один рассказ не может передать то, что мы испытали. Мы видели, как люди падали, не в силах больше двигаться от истощения, некоторых взрослых людей везли на саночках, потому, что они не могли идти, а другие (их было больше) везли саночки, на которых лежали трупы, завернутые в простыни, некоторые не могли довезти трупы и оставляли их прямо на дороге…, но город жил и, как мы, боролся.

У дедушки и бабушки мы прожили 10 дней, и домой опять пошли пешком.

Воды не было. От нас до Невы было далеко, а река Смоленка, которая была близко от нашего дома, имела такие высокие и крутые берега, что воду брать там люди не могли, поэтому мы набирали снег во дворе нашего дома, благо зима была снежная, топили и этой водой пользовались. Канализация не работала, поэтому весной всё взрослое население очищало город от нечистот. Нас, детей не допускали. На крышу нашего дома (а дом высокий - семиэтажный) осенью мы иногда лазили, помогали тушить зажигательные бомбы, но мы были еще малы, и нам это, конечно, запрещали.

Как мы выжили? Не знаю.

Мама продавала свои вещи. Я помню, что за красивое шелковое платье она получила 500 грамм жмыха (мы его называли дуранда), а модельные, красивые туфли выменяла на 700 грамм жмыха, меняли и детские вещи.

Весной и летом 1942 года мой младший братишка и я собирали траву (крапива, лебеда были в большом "дефиците", как сейчас говорят, потому что траву срывали, как только она появлялась). Мама ее резала и делала "котлеты". До сих пор помню вкус "студня", который варили из столярного клея с добавлением уксуса. С тех пор, наверное, у меня больной желудок.

Однажды, когда мы с братиком пошли встречать маму с работы, она задерживалась, так как за сверхурочную работу им давали отжимки от сои (гадость ужасная), и мы отправились на Смоленское кладбище собирать траву. Мимо проходил военный. Он остановился и стал нас расспрашивать, где наши родители (папа был на фронте), что мы делаем. Мы ему все о себе рассказали, он нас слушал, и у него были слезы на глазах. Он достал из мешка буханку хлеба, отрезал большой кусок и дал нам. Ничего более вкусного я не ела за всю свою жизнь. В то время это был царский подарок.

Вспоминается многое, всего и не расскажешь. Помню, как весной 42-го года в хорошую погоду мама отпустила брата и меня погулять. Наше "гуляние" заключалось в том, что мы сидели на скамеечке около нашего дома. Рядом с домом была школа, которую превратили вначале в госпиталь, а потом в больницу, где старались, чтобы люди, находящиеся в стадии дистрофии, как-то могли выжить, но многим не могли уже ничем помочь. Я видела, как грузили трупы на машину, складывали штабелями.

Дедушка мой не выжил. Он умер в феврале 1943 года, похоронен в братской могиле, как и многие тысячи ленинградцев.

Вот пишу эти воспоминания, и одна картина встает за другой перед моими глазами.

Выходим из ворот нашего дома, а на дороге лежит труп, завернутый в зеленое одеяло. Мама приходит домой и приносит страшную весть: пропала дочка нашего дворника, моя сверстница Нина Лебедева. Очевидно, ее съели. Да, было и такое…

В городе не стало ни кошек, ни собак…

Можно много еще вспомнить, но прекрасно то, что наш город, наши люди выстояли. Ни бомбы, ни снаряды, ни пожары, ни голод, ни холод не убили наш Великий Город. Он был, есть и будет всегда чудесным, свободным и всеми нами любимым городом. И в те далекие годы мы повторяли слова о нас, о ленинградцах: "Ленинградцы - дети мои. Ленинградцы - гордость моя".

Бурштейн Инга Вульфовна, преподаватель английского языка. Окончила Институт иностранных языков в 1954 году. После распределения работала на Дальнем Востоке, а затем - в школах Василеостровского района. С 1990 года - в школе № 30. Житель блокадного города (с 1941 по август 1942 года). Награждена Почетной Грамотой Министерства просвещения РФ.